Стоев Атанас Георгиевич (17.03.1944 - 25.04.2004)

Атанас Георгиевич Стоев родился 17 марта 1944 года. Жил и работал в г. Варна (Болгария). Окончил факультет болгарской филологии Софийского университета им. Св. Климента Охридского.  
С 2001 года и до конца жизни преподавал болгарский язык и литературу в школах села Парканы и в Приднестровском государственном университете им. Т.Г. Шевченко. 
Именем Атанаса Стоева названа Парканская средняя школа. 
Автор 22-х поэтических сборников, 3-х сборников новелл и рассказов, четырёх романов. Произведения переведены на русский, украинский, польский и чешский языки.
В 2003 году вышел в свет его поэтический сборник «Из расселин вечности» на болгарском и русском языках.
Лауреат национальных литературных конкурсов. В 1997 году Американский биографический институт (Северная Каролина, США), присудил ему награду за гуманизм в творчестве.
Был членом Союза болгарских писателей и Союза писателей Приднестровья. 

Биографические данные взяты из книги «Бендеры литературные: летопись "Горизонта". 1949-2014», авторы-составители Муза Гончарова и Валентина Плешкан. Бендеры: Центральная городская библиотека, 2014. Стр. 307-315.
 
БЕНДЕРСКИЙ ДВОР 

Леониду Литвиненко 

Он тонет в тенях винограда, 
где гроздья редкие висят, 
и дышит легкою прохладой, 
и веет тихою отрадой 
вечерний дворик-палисад. 

Банально тих, почти квадратный. 
с домами с разных трех сторон. 
Предельно чистый, аккуратный. 
И легкий разговор невнятный 
сидящих женщин слышит он. 

Сентябрь… 
Вчерашний дождь растаял, 
но что-то тягостное есть... 
Ограда черная, пустая, 
смерть человека открывает, 
убитого когда-то здесь. 

Душа его в кровавом гуле 
ушла... Но сам, душою чист, 
в том трижды проклятом июле, 
распятый снайперскою пулей, 
он пал на виноградный лист. 

И это всё... Пустые тени 
ложатся на широкий двор. 
Забыли люди потрясенья, 
и на скамейках без волнений 
не прекращают разговор.

Борису Бочагову 

Лет тридцать пять я шел к той встрече - 
смиренным, тихим, старым стал, 
и вот однажды в синий вечер, 
с бутылкою вина покрепче - 
я в скромный дом ее попал. 

Она, приняв меня, смутилась, 
поправив седину, вдова, 
с судьбою тоже примирилась, 
но так же, милая, светилась, 
моим дыханием жива. 

А там, где сохранились фото, 
я в старой рамке увидал 
средь фотографий близких - мертвых - 
тот маленький портрет мой стертый, 
что ей в любви когда-то дал. 

Как в детстве, я, смешон и светел, 
ушел, как раньше уходил. 
На улице свистящий ветер 
порывисто и гневно встретил, 
Пощечиной остановил. 

Нет, не войти в ту воду дважды 
и дважды не сгореть в огне. 
И что для мертвых чувство жажды? 
Поймет ли женщина однажды, 
как безнадежно больно мне?

Юрию Сарсакову

Нет ничего уже в моей душе –
ни боли, ни печали, ни надежд.
Летят в прозрачного стекла мишень
с деревьев листья. Воздух чист и свеж.

И нет ни снега, ни дождя. Туман
над стылой расстилается землей,
укрыв собой деревья и дома.
С теплом простившись, облетает клен.

Небес холодных тяжелее высь,
тоскою смутной пахнет листьев прель.
И, в золото обмакивая кисть,
свою рисует осень акварель.

Не замечает будто, что молчит
вокруг все в ожиданье холодов,
что черный ворон средь ветвей торчит,
вселяя в нас унынье зимних снов.

Не чувствует, как синева дрожит,
непролитые слезы не простив,
и как в душе озябнувшей кружит
стихов предзимних горестный мотив.

Читаю Есенина

Когда читаю Есенина, на душе у меня становится грустно! Вижу маленькую церковь, белым зубом торчащую на холме, слышу шёпот маков среди хлебов, у меня перехватывает дыхание от аромата скошенного сена, в котором молодость шепчет тайные словечки о близости; надо мной вечная луна, отзывающаяся в голосах ночных петухов; а далеко в дымке рассвета белеют берёзовые леса. 

И жажду я близости и любви — того таинства, которое меня возвысит над повседневными страстями, чтобы почувствовать себя частью этого мироздания. Ах, эта есенинская жажда любви и ласки в таинственный час, дыхание божественной женщины, слегка приоткрывшей занавеску, чтобы увидеть мужчину, жаждущего её. Ах, эта жестокая правда — губы, которые сегодня целуем, завтра поцелует другой, и другому сказаны будут те пламенные слова, которые сегодня предназначены мне. 

Ах, эта переходность человеческого счастья, эта неуверенность чувств, эта вечная борьба за создание в душе чего-то прочного, своего, в этом изменчивом непрочном мире! 

Сергей Есенин — «орган, созданный природой для поэзии», по словам Максима Горького. Своей исповедью он даёт мне ответ на всё то, что моё и одновременно не моё, на то, что люблю я, но одновременно любит и другой, на то, что называется вечностью и одновременно имеет морщинистое лицо бренности, прокладывает дорогу между настоящим и воспоминанием, между горизонтом и духотой кабака, между любимой женщиной и матерью ... 

Сергей Есенин — драма одной Революции, увиденная в образе жеребёнка, скачущего мимо огнедышащего паровоза,— возможности личного распятия для каждого человека, попавшего в её кровавый водоворот, чтобы очиститься и выжить, но достойно! 

Сергей Есенин — магия моей любви к поэзии, мой духовный учитель. Потому что люблю или ненавижу, грущу или праздную, страдаю или творю, свой или ничей,— я всегда неизменен в любви к своей Родине, к своему родному краю, к людям! 

Стоя под тонким лимонным рассветом, я способен только на одно — исповедаться самыми подлинными словами, чтобы переболеть своё очередное отстранение от суеты этого мира, от его абсурдного молчания о моём страдании, чтобы омыться снова в росе духовного возрождения — и всё это через поэзию Сергея Есенина! Иначе его «чёрный человек» ждёт меня, чтобы повести к алкоголю и разврату, к самоубийству, к человеческому самоуничтожению. 

...Середина сентября 1969 года. Группа болгарских студентов, второй специальностью которых был русский язык, гостила в Московском университете имени М.В. Ломоносова. Осень была в разгаре. Я шёл по дороге к Ваганьковскому кладбищу, чувствуя, что иду к Божьей могиле, где моя душа просветлится и избавится от бремени повседневного. Ворота кладбища были открыты настежь — старые ржавые металлические ворота. Солнце тихо грело, и его лучи своим золотом мягко заливали могильные памятники. Я спросил о могиле Сергея Есенина. Удивились, что я не знаю, где она! Я заупрямился и решил найти её сам, но не успел. Пьяница, добрый человек, за несколько рублей и стакан водки согласился отвести меня к последнему пристанищу Есенина. С чёрного обелиска, с бронзового барельефа, на меня смотрел поэт с зачёсанными назад волосами. 

Стояла тихая есенинская осень, а его могила была обрамлена свежими цветами. Как сменяющий караул, приходили и уходили разного возраста женщины. За всё время, которое я провёл в этом месте, оно ни на секунду не оставалось безлюдным. Приходили просто так, чтобы помолчать и уйти. Справа была похоронена Галина Бениславская, та «вечная женщина в жизни поэта», которая почти в день годовщины со дня смерти застрелилась на его могиле. Скромный памятник с несколькими мозаичными стебельками травы. Поэзия и любовь, страдание и преданность лежали рядом. Два дня я пытался купить бронзовый барельеф поэта, но, поскольку это совпало с датой его рождения, в Москве все они были раскуплены. Я нашёл себе такой через неделю в Ленинграде. А мои знакомые подарили мне есенинскую фотографию. Это были мои самые драгоценные вещи, которые я привёз из России во время своей первой поездки. И ещё листок берёзы, росшей над могилой. 

Читаю Есенина, и на душе у меня становится грустно и хорошо, жажду я преданности и ласки, готов простить любую измену; мысль моя ведёт меня к скорби, разрывающей сердце, и я тоскую и пишу обо всём том, что в безумной динамике нашего дня не могу сохранить, не могу уловить его дыхания, не могу почувствовать его тепла, которое мне так нужно, так необходимо, как Сергей Есенин! 

Читаю Есенина, и хочется написать что-то красивое, что захватывало бы душу грустной мыслью о бренности человеческой жизни. Про природу, которая живёт во мне, единственная и неизменная, не имеющая конкретного образа, но бесконечно влекущая своими красками, круглыми очертаниями холмов, далью, упирающейся в небо, красными островками маков среди золота хлебов, осенней листвой, запутавшейся в корнях кустарника, запахом влажного чернозёма... и той весенней магией, которая наступает после зимы, когда та ещё собирает свои забытые тут и там снежные простыни. 

Читаю Есенина, и хочется выразить свои заветные чувства — к матери и сестре, детям и жене, к своим друзьям и близким, к знакомым и незнакомым, с которыми мы каждый день встречаемся на улице и расходимся, ничего не зная друг о друге... И мужское горе отца — крестьянина, нашедшего последнее пристанище на новом городском кладбище. 

Читаю Есенина, и хочется поговорить со своей родиной на «ты», как сын говорит с матерью, исповедаться во всём, что накопилось на душе: в болях и тревогах, опасениях, безнадёжности — и вере, вопреки всему, в её бессмертие и её великое молчание и терпение! Исповедаться в своей жизни — скудной, растраченной, с неосуществлёнными надеждами... 

Читаю Есенина... О, как он умел из всего делать поэзию! Начиная от травинки, задрожавшей под дуновением невидимого ветерка, и до невыразительной муки от мысли, что мы только пылинки во вселенной... Как бы я хотел обладать таким умением! Но давит на меня какая-то тоска, на которую я потратил уже столько слов, и никак не могу найти самое точное, единственное, чтобы выразить тоску раз и навсегда. Читаю Есенина, и мне становится грустно. И я готов раскрыть самое красивое в себе: любовь, чувство долга, сострадание, сочувствие, преклонение, восхищение…